Лошадки бежали трусцой, ровной и слаженной. Затычки в их ушах, как пояснила сказительница, были магическими и служили для того, чтобы животных не пугал уличный шум. Перья на шлемах телохранителей мерно покачивались, солнце распалялось, лимонная водичка в жестяной бочке нагревалась. Сказительница стояла в проходе, опираясь на спинку лавки, и… сказывала, сказывала, сказывала. С ее слов выходило, что каждый второй храм, фонтан да и просто скамейка в парке являлись ценнейшим наследием материальной культуры лишь из-за того, что туда хаживала или там сиживала историческая личность. Личностей было море, скамеек с фонтанами тоже, и Дан просто диву давался, отчего бесценную Катарину-Дей еще не сняли вместе с фундаментом и не умыкнули на пиратский корабль. Вряд ли этих лиходеев смутили бы размеры.

Иллиатара Триединого в Скадаре почитали как высшее, но, увы, недосягаемое для простых смертных существо, и молились Ларам, заступникам и покровителям Мира. В их честь воздвигали храмы и ставили алтари, курили благовония и вели службы.

Вот под предводительством высокой сухопарой Верховной Жрицы с лицом чистым и прекрасным, словно высеченным из горного хрусталя, просеменили щебечущей бледно-розовой стайкой юные служительницы богини любви Афэллы.

Жрица Иллады-Судьбы отрешенно поигрывала серебряным жезлом с навершием в виде совы, распростершей крылья. Через месяц начнется молебен, и продлится он ровно седмицу. Сама кэссиди, названная в честь справедливой богини, станет просить покровительницу о снисхождении к своим будущим подданным. Не к себе.

– …А это храм весельчака Байхоса, которого у вас, господа, зовут богом порока Лукавым Угодником…

Трое послушников, насвистывая разудалую плясовую, отмывали со стены храма зооаморфный орнамент скабрезного вида. Под охраной дремлющей рыжей кошки в тени вазона стоял кувшин, но вряд ли с компотом.

И всеми гордилась красноречивая Аколетта, и должны были восторгаться приезжие. Орки вполголоса восторгались самой сказительницей, не стесняясь в эпитетах, остальные изображали вежливое внимание, а лимонная водичка заканчивалась. Жара…

Вилль задремал с открытыми глазами, судя по отрешенному выражению лица, и Дан решил последовать его примеру.

Ослепительный и холодный, точно ледяная скала под негреющим солнцем. Таким Дан увидел отца в первый, и последний, раз. Он не искал встречи специально и даже не надеялся, но судьба забросила его в Рудный Мыс одновременно с Дариэлем Винтерфеллем. Аватары привезли очередную партию редких морских камней и теперь придирчиво рассматривали заготовки для будущих Тай-Кхаэ’лисс.

– А у того вон, – Бром стрельнул взглядом на аватара ростом чуть выше других со светлыми, почти белыми волосами, – дочке скоро три будет. Он как впервой прилетел, не поверишь! – нашего Фирса перепил! На радостях, значит.

– Как сын родится, небось весь Мыс перепьет! – подмигнул Дан. Он вызвался сопровождать гномий обоз до самой столицы за плату столь умеренную, что купцы тут же назвали его другом, братом и благодетелем.

– Так это ж вторая! А первый – сынок, как положено. Арвиэлем зовут. А самого папашу – Дариэлем. Дариэль Винтерфелл.

Дан даже руку к груди прижал – а бьется ли?

Загнав робость поглубже, подошел к аватару и предложил часть пути проделать с обозом. Дескать, отдохнут крылья, да и груз тяжеловат.

– Благодарю. Мы в лошадях не нуждаемся, – ровно ответил отец, не дрогнув ни единым мускулом. На мраморном лице шевелились только губы.

Не узнал. Увидел в нем только полукровку.

Дан смотрел вслед аватарам, летевшим клином, точно журавли. Вон как торопятся в семьи. И к лучшему, что не заговорил о своей матери, о его бывшей женщине.

Он купил место на корабле и уплыл в Ильмаран, сам не зная для чего. Высказаться, наверное. Или выпить рома и помолчать вдвоем. Дан нашел Адэланту, но поговорить уже не смог. Отрешенно смотрел на серую плиту с выбитыми цифрами, разница между которыми была всего лишь в шестьдесят семь лет. Хапуга и циник Руфин Ринвейн здравствует усилиями магов, растит пузо, кошелек и толпы охотниц за этим кошельком. Парчовый Король, так его прозвали. А пламенная бэя мертва. В чем справедливость, Иллиатар?

Тогда Дан решил вернуться в Неверру и просто жить.

– …А что символизирует это наследие материальной культуры? – Насмешливый голос брата беззастенчиво вклинился в воспоминания. Дан машинально повернул голову туда, куда смотрели остальные, и неодобрительно хмыкнул. И дался Виллю этот фонтан!

Аколетта сдержанно улыбнулась, указательным пальцем поправила очки.

– Две сотни лет назад… мм… некоторые из горожан устроили парадное шествие во славу Байхоса и Афэллы, ратуя за свои мировоззрения. И кэссарь повелел в пустующем тогда районе города выстроить дворцы увеселений. Оплот азарта, развлечений и страсти так и назвали – Веселый переулок, бессонная улица. А фонтан на площади Алых Огней символизирует торжество любви. Памятнику двести четырнадцать лет, л’лэрд. Быть может, для вас это немного, но для людей – целая веха в истории. Меняется жизнь. Меняются люди. Меняются вкусы! Но искусство вечно! Десять веков стоит Катарина-Дей, не шатается. И столько же простоит – не шелох…

Грохнуло так, что шарабан подпрыгнул на месте. Где-то брызнули на мостовую стекла, следом раздался женский визг и потонул в истошном лошадином ржанье. Животные не услышали, но почувствовали удар и понесли, заставив и без того напуганных прохожих жаться к домам. Экипаж мотало, точно мужика с тещиных похорон, проносило в опасной близости от стен, и Дан перепугался не на шутку. Не за себя испугался, а за людей, которые тряслись за бортом как мешки с мукой, только живые. Один из телохранителей не удержался, но Шантэль успел-таки перехватить его за руку, и тот мертвой хваткой вцепился в борт.

Возница что-то кричал на скадарском, натягивал вожжи так, что при очередном толчке сам едва не завалился в повозку, и животные не сразу, но успокоились, перешли на шаг. Когда окончательно встали, мужчина бросился проверять и их, и колеса. Охранники рассыпались, окружив шарабан копьями наружу, а Дан, скривившись, машинально потер шею. Живое кольцо походило на ошейник с шипами.

– Что происходит?

– И часто такое бывает?

– Бунт?

– Война? – с надеждой осклабился Террон, не спеша, однако, освобождать из объятий сказительницу. Не успей он подхватить женщину в самом начале, лежать бы ей в проходе ничком с разбитыми очками и носом.

– Ни дня без сюрприза! Думаю, в комнате меня уже поджидает парочка ламий. – Шантэль невозмутимо разглядывал собственный безупречный маникюр.

Сказалась профессиональная выучка, и Аколетта взяла себя в руки, а улыбка вернулась на побледневшее лицо. Легонько, почти игриво хлопнула орка по правой руке, возлежавшей на ее собственном бедре. Террон решил подстраховаться и левой перехватил сказительницу поперек талии.

– Все в порядке! Нет никаких поводов для беспокойства! – щебетала женщина, по очереди разгибая пальцы орка, но те пружинили как прищепки. – В городе ведутся работы по ремонту водопровода, иногда такое бывает…

– Такое? – Вилль мотнул головой. Над площадью сияла радуга.

Достопочтенные члены посольства мигом возжелали зрелищ. Даже Шантэль не отказался. И никакие увещевания вкупе с устрашением не подействовали!

Орки тараном врезались в толпу, проторив для остальных тракт. Шантэль честно предупредил, что вызовет на дуэль любого из телохранителей, кто посмеет приблизиться на расстояние копья. Но на защиту подневольных солдат встал бывший капитан стражи Арвиэль Винтерфелл, и надменному эльфу пришлось заткнуться. Хоть и понимал Дан, что свободолюбивому братишке было неприятно чувствовать себя подконвойным. К останкам фонтана добрались ежом, но иглами вверх. На них и внимания почти не обратили. Так, глянули с интересом на орков, и все.

Бьющая строго вверх водяная струя походила на ствол хрустального дерева, радужная крона вознеслась выше крыш и отразилась в уцелевших окнах и разлитой на мостовой воде. От самого фонтана осталось крошево, островками торчавшее из лужи.